Мы сидели в гостиничном номере и слушали экспедиционную магнитофонную запись алтайского горлового пения. Это - очень странные ритмичные интонации, с оханием и кряхтением. Где я уже слышал такое? -- Ах, да в реанимации. Так умирают мужики. Только этим они и могут помочь себе в последнем переходе.
Горловое пение могло родиться только в ситуации невероятного, витального напряжения сил, когда человек испытывает давление на свою жизнь на грани со смертью.
Мы поем, потому что нам трудно, тяжело, невыносимо. Тянут лямку и поют-стонут свою "Дубинушку" бурлаки, в ритм ударам по воде тяжелыми веслами поют прикованные цепями к лавкам гребцы. Поет пытающийся удержаться в этом мире и на тротуаре пьяница, поют солдаты на долгом марше, поют туристы на длинном переходе, поет неустанная мать над своим младенцем. Плачи и причитания на свадьбе и похоронах - песни, горестные и печальные, те и другие. Постоянно поют мексиканцы, умудряющиеся находить для себя самые тяжелые работы. В детстве и юности, при трудном становлении и в поисках своего призвания, мы поем гораздо больше, чем будучи зрелыми. Редки, удивительны и счастливы поющие старики - они, стало быть, не замечают своей старости, все еще осваивают этот мир и все еще прут в гору, а не под гору. "Нам песня строить и жить помогает" (было написано озорниками на воротах огромной дачи Лебедева-Кумача) - в тоталитарном режиме, будь то фашизм или коммунизм, особенно хорошо и много, задушевно поется. С Окуджавой и Высоцким мы пропели-проорали не самые тяжелые, но самые гнусные времена.
Песня - ритмизированный и мелодичный речитатив - естественное, стихийно отыскиваемое нами средство помощи самим себе.
Как и наскальный рисунок, песня возникла в первых проблесках рефлексии собственных действий. "Да, я ничего такого еще никогда не делал, но что-то похожее в моем опыте было и надо только восстановить, что же там было" - так возникает рисунок-припоминание и песня-припоминание. И сам факт припоминания и выполнение того, что казалось невыполнимым кажутся чудом, сверхестественным - и мы начинаем придавать словам и рисунку магическое значение, предвосхищающее молитву и икону.
Сила воздействия на наше воображение нашего же припоминанния такова, что уже во вполне цивилизованное время Платон в "Теэтете" устами Сократа доказывает на мальчике Теэтете: самые сложные и отвлеченные знания нами "припоминаются", а не идут от учителя - тот лишь указывает тропку припоминаний.
Для этого припоминания нужны гармоничные звуки - именно поэтому песня поэтична и мелодична, в ней есть и ритм и рифма.
Интересно устроено наше сознание - мы умеем связывать прошлое с будущим. Собственно, все наши мечты о будущем - хорошо и прочно забытое, но не потерянное прошлое. Обладающий большой пассивной памятью, необходимой для припоминаний, предсказывает будущие события как экстраполяцию этого припоминаемого опыта - порой не отдавая себе отчета в том, что же он делает. Так владелец памяти и "пра-песен" становится ведуном, вещим, жрецом, шаманом, пророком. Вспомните библейских пророков - сколько в их словах прошлого и настоящего, обличений и напоминаний, -- но для пророческого озарения грядущего!
"Стихи рождаются из гула" - точно подмечено Иосифом Бродским, всю свою жизнь тонко прислушивавшимся к гулу жизни и вылавливавшим из времени (для поэта понятие времени было вообще ключевым) архаичные, как древняя молитва, а потому так сильно воздействующие на нас стихи.
Заклинания, молитвы, заговоры, ворожба - все ритмизировано и полно рифм. В них Бог или иная духовная сила выступают лишь как зеркало, отражающее нам наши слова и позволяющее оторвать от себя, объективировать собственную волю и силу, передавая ее потусторонним силам.
Богу наши песни и стихи, строго говоря, не нужны - Он может понять даже наше мычание, как говорил апостол Павел. Августин Блаженный в "Исповеди" до середины текста все вопрошает, Господи, зачем Тебе моя исповедь, коли Ты и так все знаешь и ведаешь наперед? И лишь потом Августин восклицает, Господи! џ я понял, зачем я это делаю: исповедь перед Тобой нужна мне! И мы вослед за Августином можем сказать, что гармония песни, стиха, молитвы и заклинания нужны прежде всего нам для лучшего запоминания и легкого воспроизведения. В этом отношении мы ничем принципиально не отличаемся от компьютера и магнитофоаа, которых, кстати, и придумали по подобию и образу своему.
Если совесть - этическое порождение человека, то как продукт культуры человек возник из песни и рисунка - эти образы, слова и ритмы надо было не только лично воспроизводить, но и транслировать другим, превращать в норму, включить в цикл социальной жизни, например, охот или земледельческих работ или номадному циклу кочевника-скотовода - вот почему во всех религиях и культах литургический год совпадает с сельскохозяйственным или, более обще, с хозяйственным.
В своем первозданном смысле песня сохранилась в молитве. Это - первый наш говор с Богом и собственной совестью. У неверующего на молитве губы немеют и язык коснеет - смысл молитвы не в словах, а в вере. Большинство сакральных текстов, с точки зрения стороннего исследователя, почти лишены смысла и эстетической красоты (хотя порой в этих пениях, молитвах, псалмах и гимнах прорываются удивительно глубокие мысли. Сильнейшее впечатление производит, например, один из баптистких гимнов: "Благодарю Тебя, Господь, что мне неведомы Твои пути", еще более потрясающ многократно повторяющийся финал "Страстей по Матфею" Баха - "А Я говорю вам - будьте мирополны", до тех пор, пока не начинает пониматься основное, с чем же Он пришел ) - за словами и звуками стоит невыразимое и невысказываемое, как за иконой стоит вовсе не левкас, и не доска, а незримый образ.
Песня, и это отличает ее и от рисунка, и от любого другого, всегда предельно авторизуется нами - и наше исполнение есть не просто интерпретация, а авторизация песни. Окуждава каждого из нас - наш Окуджава и у каждого он свой и разный, а уж поем мы Окуджаву совсем непохоже.
На этом принципе и построена молитва. "Отче наш" дан всем христианам, но каждый из нас произносит это от себя и про себя, каждому дано сказать в этой молитве-песне свое, неповторимое и одиночное. И каждый иудей - царь Соломон и царь Давид. И "Песня песней" поется всяким сущим. А несущие бьют веслами по волнам и горланят свою бездомную "Дубинушку". Нам самим выбирать: мы - сущие из надрывающих молитву или демонстраторы, братаны в красных пиджаках и с партбилетами за душой…
Статьи подобного рода принято заканчивать бодрым увещеванием, мол, пойте, и все будет хорошо.
Не пойте.
Не пойте и не трясите воздух попусту, если вам и так хорошо, без песни, не включайтесь в массовые и всеобщие хоры и славословия - шепот молитвы различим Им не менее дружной одноголосицы. Не заглушайте общей песней одинокий голос совести.
А когда поете, отдавайтесь собственному естеству и не заботьтесь о впечатлениях - песня самозабвенна, как самозабвенна ваша молитва.
Монтерей, 5 марта 1998 года